Учение Фомы часто пытались изобразить чистым субъективизмом. В самом деле, многое у него звучит совершенно по-субъективистски. (Ср., напр., Summ.
theol. la q. 80, art. 1, особенно возражения и разрешения, а также места, где он провозглашает личное блаженство последней и высшей целью и даже о святых на небесах утверждает, что каждый из них стремится - и с полным на то основанием - более к собственному блаженству, нежели к блаженству всех остальных).
Но наряду с этим у него находились высказывания, из которых видно, что он выше субъективизма, - например, когда (как до него - Платон и Аристотель, а после - Декарт и Лейбниц) он заявляет, что всякое сущее является благом как таковое, а именно, благом не просто как средство, но и - что категорически отрицают чистые субъективисты (как совсем недавно Зигварт), - само по себе благом.
И далее, когда он заявляет, что если вдруг кому придется выбирать между вечной погибелью и преступлением против божественной любви - случай, правда, совершенно невозможный, - то правильным будет предпочесть утрату собственного вечного блаженства.Нравственное чувство западного христианина сходится здесь с нравственным чувством язычника-индуиста, насколько последнее выражено в несколько странноватой истории девочки, которая ради блага всего остального мира отказывается от собственного блаженства; а с другой стороны - с нравственным чувством такого мыслителя-позитивиста, как Милль, заявляющий: «скорее, нежели в молитве склонюсь перед не подлинно благим существом, to hell I go».
Я знавал одного католического священника, который на парламентских выборах отдал свой голос Миллю за это высказывание.
Итак, раз допустив, что нечто может нравиться постольку, и лишь постольку, поскольку действительно является в себе благом, не нравиться - постольку, и лишь постольку, поскольку действительно является злом, мы становимся на тот путь, который в конце концов неизбежно приведет нас к субъективизму. Это обнаружится, стоит только предположить (что, поначалу, конечно, можно было бы отрицать), что на одном и том же феномене ощущения фиксируются два противоположных вкуса: здесь - удовольствие, там - отвращение.
В свою защиту можно было бы выставить соображение, что, несмотря на тождество внешнего раздражителя, соответствующее субъективное представление может иметь по сути своей различное содержание. Но оно опровергается случаями, когда мы сами заново переживаем одно и то же явление и, вследствие ли накопившегося со временем жизненного опыта или вследствие изменившихся привычек (см.
выше в докладе, § 25), ощущаем в душе иные склонности - отвращение вместо удовольствия, или наоборот, удовольствие вместо отвращения. Таким образом, не остается никакого сомнения в том, что на одно и то же явление может направляться противоположное эмоциональное содержание.
То же самое видно невооруженным глазом и тогда, когда представление вызывает в нас инстинктивное отвращение и в то же время, тем не менее, симпатию более высокого порядка (ср. прим. 32). Наконец, мы вправе ожидать, что тот, кто полагает, что всякий акт простой симпатии правилен и один никогда не противоречит другому, будет проповедовать нечто подобное и в связи с актами предпочтения.
Но здесь настолько очевидно обратное, что представители этого воззрения, в разительном контрасте с вышеизложенным, со всей определенностью утверждали, что разные лица могут предпочитать противоположности, причем одни - правильно, другие - нет.Если от средневековых аристотеликов мы обратимся непосредственно к их учителю, то его концепция будет, по-видимому, иной.
Аристотель признает, что существует правильное и неправильное стремление (oresis orte kai ux orte)), и что то, к чему стремятся (orexton), не всегда является благом (agaton) (De Animae III, 10). Точно так же по поводу удовольствия (edone)) он заявляет в «Никомаховой этике», что не всякое из них является благом; существует удовольствие от зла, само являющееся злом (Eth.
Nikom. X, 2). В «Метафизике» он различает стремление низшего и высшего рода (epitumia): вещь, к которой высшее стремится ради нее самой, поистине является благом (Metaph. d, 7р. 1072а 28). Кажется, до правильного воззрения отсюда уже рукой подать. Особенно интересно (я заметил это не сразу), что уже Аристотель сопоставляет этический субъективизм с логическим субъективизмом Протагора и оба в равной мере отвергает (Metaph.
d, 6 р. 1062 b 16 и 1063 а 5). Зато несколькими строками ниже он, кажется, поддается вполне понятному искушению предположить, что мы познаем благо как благо независимо от эмоционального возбуждения (там же 29; ср. De Animae III, 9 и 10). В связи с этим, пожалуй, он также отрицает в «Никомаховой этике» существование единообразного понятия блага (разумеется, блага самого по себе), полагая, скорее, что рациональное мышление, зрение, радость и т.
д. связаны лишь единством по аналогии; а в другом месте он говорит, что истинное и ложное не в вещах, а благо и зло - в вещах; т. е. примерно так, что первые предикаты (например, истинный Бог, ложный друг) прилагаются к вещам только в отношении тех к определенным психическим актам, истинным и ложным суждениям, последние же, напротив, приложимы к ним не просто в отношении к определенному классу психических актов; как ни неверно все это, но таково необходимое следствие того, первого заблуждения.
Более удачно сочетается с истинной концепцией происхождения нашего понятия и познания блага аргумент, который он пускает в ход, опровергая предположение, что радость якобы не входит в число благ, - а именно, что все к ней стремится; причем он добавляет: «ибо если бы к ней стремились лишь неразумные существа, то этот довод еще можно было бы с некоторым основанием отвергнуть, но коль скоро так поступают и разумные, что же еще можно против него возразить?
» Однако и это высказывание можно сблизить с его ложным воззрением. С этой точки зрения следует признать превосходство Юма, моралиста сенсуалистского толка, закономерно допытывающегося; «Как можно узнать, что нечто следует любить, без опыта любви?
Висячие сады Семирамиды
Мы продолжаем рассказ о великих творениях человеческого гения, чудесах света. Фалона Византийский был первый человек, который классифицировал и описал чудеса света ...
Мушка - знак симпатии
В заключение расскажем о морфоскопии, которая занимается изучением тайного смысла родинок, пятен, веснушек и т. д.
Морфоскопия попала в Европу.. ...
Зона молчания - море Тетис
Зона молчания (Зона тишины, «Море Тетис») — аномальная зона в пустыне, загадочная территория на границе штатов Дуранго, Чиуауа ...
Карты Таро Уэйта
Это самая популярная и самая распространенная колода карт Таро, разработанная очень.. ...
